Да когда физрук засомневался в том, что ей полагается «временное освобождение», Веерка, не долго думая, вытащила из трусов использованную затычку и сунула её прямо хрычу под нос. Весь класс выпал в осадок. Маман потом в школу вызывали. Чтобы директриса не усомнилась в строгости дочкиного воспитания, мать поведала ей о Марье Ивановне. Злобная маразматичка даже прослезилась от умиления и долго жала пухлую руку в массивных кольцах, называя маман образцовой матерью.
– Ты еще не собралась, засранка, – багровая морда родительницы просунулась в дверь, остальное не пролезло – помешала гигантская, купленная недавно в магазине «Богатырь», темно-зеленая дубленка, – она тут мечтает, а мать в прихожей одетая парится.
По дороге в поликлинику настроение у маман окончательно испортилось. Водила маршрутки обозвал её бегемотихой. Всего лишь из-за такой ерунды, как несоответствие размеров маменькиной сраки и одного человекоместа в салоне «Газели». В женской консультации мамочку ждал еще один сюрприз: у Марьи Ивановны неожиданно поднялось давление и прием отменяется. «Предынсультное состояние, только что на скорой увезли!» – скорбно кивала седой морщинистой тыквой заведующая консультацией. Уши и щеки заведующей при этом забавно подрагивали. Прямо как у Пифа, старого бабушкиного бассета.
– Мам, домой? – радостно подпрыгнула Вера.
– Хрен тебе, щас к другому врачу пойдем!
Другим оказался тощий студент-практикант в несуразно большом, будто с чужого плеча, бледно-зеленом халате. Выслушав просьбу «образцовой матери», он зачарованно уставился на обтянутые тонкой водолазкой Веркины сиськи и вежливо произнес:
– Раздевайтесь, девушка.
Стаскивая джинсы, Вера печалилась, что первым из представителей сильной половины человечества, который увидит её гениталии во всех подробностях, будет этот задрот. Но не это самое противное. Через два месяца опять тащиться на осмотр. К этому ли хлюпику, или Марьванна оклемается – один хрен ни разу не охота. Все, хватит – надоело! Что она, в самом деле, самая крайняя что ли?
Вдруг в бедовой мелированой девичьей головушке созрел коварный план. Когда маман отвернулась, чтобы достать из сумочки карту, Верка состроила молодому человеку глазки и послала воздушный поцелуй. Оттопыренные уши практиканта, выглядывающие из-под белой докторской шапочки, порозовели. Ага, действует – воодушевилась Вера. Усаживаясь в кресло, она одарила доктора еще одним обольстительным взглядом. Затем томно закатила глаза, провела языком по губам и медленно развела ножки в стороны.
– Ведите себя прилично, девушка! – прошептал доктор, глядя на пациентку гневно-умоляющим взором.
– Верка, что ты там вытворяешь, гадина?! – приподняла с кушетки необъятный зад маман.
– Ма-а-ам, я стесня-а-а-юсь! – девочка громко всхлипнула и повертела крепко сжатыми кулачками возле глаз, одновременно не забывая о накрашенных ресницах – как бы тушь не размазать.
– В кого ты только такая стеснительная уродилась? В папашку своего, небось, который смылся, когда ты у меня еще сиську сосала, – для наглядности мать обеими руками поправила одну из своих ведерных грудей, поудобнее устраивая её в чашке лифака размером с наволочку.
– Так будем осмотр проводить или как? – полюбопытствовал вконец сбитый с толку доктор, обращаясь одновременно к обеим посетительницам.
После грозного «Да!» и жалобно-капризного «Не-е-е-ет» практикант решительно принялся натягивать перчатки.
– Успокойтесь и сядьте ровнее, барышня, – нарочито строгим голосом приказал начинающий гинеколог, заметно нервничая и протягивая к Верке слегка дрожащие руки в белых резиновых перчатках.
Как только холодная резина прикоснулась к теплой нежной плоти, пациентка оглушительно взвизгнула и отъехала назад, скользя голой задницей по черной дермантиновой обивке кресла.
Все присутствующие хором заголосили каждый о своем, о девичьем. Врач, о том, что не может работать в таких условиях. Маман – что сейчас врежет дочке по наглой размалеванной харе, чтоб не фокусничала. А Верка – что она же говорила: стесняется!
Ради урегулирования конфликта маман прибегла к самой крайней мере – пустила слезу из густо подведенных синим, заплывших жиром глазенок. Долго причитала о безвозвратно ушедшей молодости и здоровье, потраченном на взращивание засранки Верки. И добилась-таки своего: практикант согласился на еще одну (последнюю) попытку осмотреть её неблагодарную дщерь, а та, в свою очередь, сидеть тихо, словно жопа в гостях.
Олицетворяя воплощенную покорность, Верка скрестила ручонки на груди и отрешенно уставилась в потолок. Ни один мускул не дрогнул на её смазливом личике, когда холодные, обтянутые мерзкой резиной, докторовы пальцы проникли внутрь святая святых. И молодой эскулап уже удовлетворенно кивнул, и даже слегка просветлела вечно багровая и столь же вечно недовольная физиономия маман, как Вера выкинула всем фокусам фокус. Издав отчаянный вопль: «больно», резко дернулась не от доктора, а наоборот – навстречу ему. Тот, отдернув руку, отскочил от кресла. Но было поздно. На белой медицинской перчатке алела кровь.
– Ах, ты урод недоношенный! – маман вцепилась в лацканы халата перепуганного гинеколога, – я ж тебя привлеку за это, по судам затаскаю!
Увлекшись вытряхиванием врача из безразмерной спецодежды, разгневанная тетка позабыла о всяком чувстве меры, а также о разности в весовых категориях. После очередного, особенно удачного рывка, молодой человек не удержался на ногах. И навзничь рухнул на пол, увлекая за собой накинувшуюся на него женщину.
¬– Пустите, тетенька, раздавите, – жалобно скулил несчастный практикант, вдавленный в облезлый линолеум мощной тушей, – я не виноват, она сама!
Верка, тем временем, спрыгнула с кресла и бойко затанцевала вокруг барахтающихся на полу взрослых.
– Наконец-то! Нету больше этой сраной целки! – орала она, приплясывая, – и больше я сюда не приду ни-ког-да!
– Если только не залечу и не соберусь рожать, – добавила Вера, чуток поразмыслив.
– Что-о?! – взревела маман, отлепляясь от впалого торса гинеколога.
– Знаете что? – сказал доктор, с трудом принимая вертикальное положение и потирая отдавленную поясницу, – если забеременеете, обращайтесь лучше к Марье Ивановне, или еще к кому, но только не ко мне.